Джон Стейнбек - Зима тревоги нашей [litres]
В ящике под кассой он разыскал пыльную, захватанную телефонную книгу Манхэттена, хранившуюся там на случай каких-нибудь срочных заказов поставщикам. Буква С, Соединенные Штаты, департамент юстиции… Он вел пальцами вниз — вдоль длинного столбца названий, пока не дошел до Службы иммиграции и натурализации — БА 7-0300, веч. суб. воскр. праздн. ОЛ 6-5888.
Он сказал вслух:
— ОЛ 6-5888 — ОЛ 6-5888, звонить вечером просим. — И добавил, обращаясь к консервным банкам, но не глядя на них: — Если все честно и в открытую, никому вреда не будет.
Итен вышел из лавки через боковую дверь и запер ее за собой. Держа в руке сумку с продуктами, он направился через улицу к подъезду, над которым красовалась вывеска: «Отель и ресторан «Фок-мачта». В ресторане толпились любители коктейлей, но в маленьком вестибюле, где стояла телефонная будка, не было никого, даже портье. Он затворил за собой стеклянную дверь, поставил сумку на пол, высыпал на полочку всю свою мелочь, нашел десятицентовую монетку и, опустив ее в щель, набрал 0.
— Вас слушают.
— Коммутатор? Мне нужно поговорить с Нью-Йорком.
— Пожалуйста. Наберите номер. И он набрал номер.
Итен пришел домой с полной сумкой продуктов. Хорошо, когда вечер такой длинный! Он шел, приминая подошвами пышно разросшуюся траву газона. Войдя, он смачно поцеловал Мэри.
— Лапка, — сказал он, — газон в невозможном виде. Что, если послать Аллена подстричь его?
— Право, не знаю. Уж очень сейчас горячее время — конец года, экзамены.
— А что это за отвратительное карканье несется из гостиной?
— Аллен упражняется в чревовещании. Он будет выступать на заключительном вечере в школе.
— Да, придется мне, видно, самому подстригать газон.
— Не сердись, милый. Ты же знаешь детей.
— Начинаю узнавать понемножку.
— Ты не в духе? Был трудный день?
— Как тебе сказать. Пожалуй, нет. Но я с утра на ногах, и перспектива топтаться по газону с косилкой не приводит меня в восторг.
— Хорошо бы нам иметь мотокосилку. Вот как у Джонсонов — садишься и едешь.
— Хорошо бы нам иметь садовника или еще лучше двух. Как у моего деда. Садишься и едешь!
Да, с такой косилкой Аллен, может, и согласился бы подстригать газон.
— Не придирайся к мальчику. Ему всего четырнадцать лет. Они все такие.
— Кто это придумал, что дети — радость родителей?
— Конечно же, ты не в духе.
— Как тебе сказать. Может быть. А это карканье меня приводит в бешенство.
— Аллен упражняется.
— Это я уже слышал.
— Пожалуйста, не вымещай на нем свое дурное настроение.
— Постараюсь. Хотя это, в общем, было бы невредно.
Итен толкнул дверь в гостиную, где Аллен выкрикивал какие-то искаженные до неузнаваемости слова, держа во рту маленькую трубочку вроде свистульки.
— Что это такое?
Аллен выплюнул трубочку на ладонь.
— Это чревовещание. Помнишь, ты мне принес коробку «Пикса»?
— А ты его уже съел?
— Нет. Я не люблю корнфлекс. Ну, папа, мне надо упражняться.
— Успеешь. — Итен сел в кресло. — Что ты думаешь о своем будущем?
— О чем?
— О будущем. Разве вам в школе не говорят о таких вещах? Что будущее в ваших руках?
Эллен успела проскользнуть в комнату и клубочком, по-кошачьи свернуться на диване. Она тотчас же отозвалась журчащим смешком, в котором было спрятано стальное лезвие.
— Он хочет попасть на телевидение, — сказала она.
— А что, один мальчишка, ему всего тринадцать лет, выиграл в телевикторину сто тридцать тысяч долларов.
— А потом оказалось, что это все было подстроено, — заметила Эллен.
— А все равно сто тридцать тысяч у него остались. Итен спросил негромко:
— Моральная сторона дела тебя не беспокоит?
— Чего там, когда столько денег.
— Ты, значит, не считаешь это нечестным?
— Подумаешь, все так делают.
— А ты слыхал о тех, кто предлагает себя на серебряном блюде и не находит охотников? Это значит — ни чести, ни денег.
— Что ж, риск всегда есть. Когда режут пирог, хорошо тому, с чьей стороны он крошится.
— Ах вот как, — сказал Итен. — Чем философствовать, ты бы лучше последил за своими манерами. Как ты сидишь? Сядь прямо!
Мальчик вздрогнул, посмотрел на отца, как бы желая удостовериться, что он не шутит, потом выпрямился с обиженным видом.
— Как у тебя дела в школе?
— Нормально.
— Я не понимаю, что это значит. Хорошо или плохо?
— Ну, хорошо.
— А нельзя ли без «ну»?
— Хорошо.
— Ты собирался писать сочинение на тему о своей любви к Америке. Судя по твоей готовности погубить Америку, ты, видно, передумал.
— Как это — погубить?
— Разве можно любить по-честному, поступая нечестно?
— Да ну, папа, все так делают.
— По-твоему, это меняет суть дела?
— Ничего тут такого нет. А сочинение я уже написал.
— Отлично, дашь мне прочесть.
— Я его уже отправил.
— Но копия у тебя, вероятно, осталась?
— Нет.
— А если оно пропадет?
— Я как-то не подумал. Папа, все мальчики летом едут в лагерь, я тоже хочу.
— Это нам не по карману. И далеко не все мальчики едут.
— Эх, были бы у нас деньги. — Он посмотрел на свои руки, лежавшие на коленях, и облизнул губы.
У Эллен, не отводившей от него взгляда, сузились зрачки.
Итен внимательно наблюдал за сыном.
— Это можно устроить, — сказал он.
— Что, папа?
— Можешь летом поработать в лавке.
— Как так — поработать?
— То есть ты хочешь знать, что тебе придется делать? Носить товар, расставлять его на полках, подметать пол, а может быть, если я увижу, что ты справляешься, — и с покупателями заниматься.
— Но я хочу ехать в лагерь.
— Ты и сто тысяч выиграть хочешь.
— Может, я получу премию за сочинение. Хоть в Вашингтон тогда поеду. Все-таки разнообразие после целого года учебы.
— Аллен! Существуют неизменные правила поведения, чести, вежливости — вообще всякого проявления себя вовне. Пора научить тебя считаться с ними хотя бы на словах. Возьму тебя в лавку, и будешь работать.
Мальчик поднял голову.
— Не имеешь права.
— Что, что такое?
— Закон о детском труде. До шестнадцати лет даже специального разрешения нельзя получить. Что ж, ты хочешь, чтобы я нарушал закон?
— По-твоему, значит, все дети, которые помогают родителям, наполовину рабы, наполовину преступники? — Гнев Итена был неприкрытым и беспощадным, как любовь. Аллен отвел глаза.
— Я этого не хотел сказать, папа.
— Надеюсь, что не хотел. И другой раз не скажешь. Тебе должно быть стыдно перед двадцатью поколениями Хоули и Алленов. Они все были достойными людьми. Когда-нибудь, может, и ты таким будешь.
— Да, папа. Можно, я пойду к себе, папа?
— Ступай.
Аллен медленно побрел к лестнице.
Как только за ним закрылась дверь, Эллен задрыгала ногами в воздухе. Но тут же выпрямилась и чинно, благонравно одернула юбку.
— Я читала речи Генри Клея[24]. Вот умел говорить.
— Еще бы.
— Ты помнишь эти речи?
— Не так уж хорошо, пожалуй. Я ведь их читал давно.
— Мне понравилось.
— Я бы сказал, это все же чтение не для школьниц.
— А мне очень понравилось.
Итен поднялся с кресла, преодолевая тяжесть долгого, утомительного дня.
В кухне он застал Мэри, сердитую и заплаканную.
— Я все слышала, — сказала она. — Ты просто сам не знаешь, что говоришь. Ведь он еще ребенок.
— Вот и хорошо, а то потом поздно будет, голубка моя.
— Пожалуйста, без голубок. Я не позволю тебе тиранить детей.
— Тиранить? О господи!
— Он еще ребенок. Что ты вдруг напал на него?
— Ничего, ему это на пользу.
— Не знаю, о какой пользе ты говоришь. Раздавил мальчика, как козявку.
— Ты не права, родная. Я просто хочу, чтобы он увидел жизнь, как она есть. А то у него складывается ложное представление о ней.
— А кто ты такой, чтобы судить о жизни? Итен молча пошел к выходу.
— Куда ты?
— Подстригать газон.
— Но ведь ты же устал.
— Я уже отдохнул. — Он через плечо оглянулся на Мэри, стоявшую у двери в гостиную. — Трудно людям понять друг друга, — сказал он и на мгновение улыбнулся ей уже с порога.
Через минуту со двора донесся стрекот косилки, врезающейся в мягкую, густую траву.
Звук приблизился к двери и затих.
— Мэри, — позвал Итен, — Мэри, голубка, я люблю тебя. — И косилка снова застрекотала, энергично выравнивая разросшийся газон.
Глава 12
Марджи Янг-Хант была привлекательная женщина, начитанная, умная, настолько умная, что знала, когда и как маскировать свой ум. Ей не повезло с мужьями: один оказался слаб, второй еще слабее — умер. Романы давались ей нелегко. Она их создавала сама, укрепляла шаткие позиции частыми телефонными звонками, письмами, поздравительными открытками, тщательно подстроенными случайными встречами. Она варила бульон больным и помнила все дни рождения. Этим она не давала людям забыть о себе.
